Пиковая бабушка

Маша была обычной женщиной. Как принято говорить, среднестатистической.  Работа, как у всех. Семья, как у всех. Внешность тоже, как у всех. В общем, ничего экстраординарного или хоть сколько-то выдающегося. И в школе тоже входила в ряды крепких середнячков. Она так уже привыкла к своему статусу среднего человека, что даже ощущала какую-то гордость за себя. Попробуйте сами. Почти сорок лет не оторваться от той планки, что наметила тебе судьба. Ровно и четко, как в аптеке. Но была у Маши одна особенность, в которой она не признавалась даже самой себе. Маша любила ходить на похороны. Точнее сказать, не то что любила, а не чувствовала той тягостной грусти и нестерпимой боли, когда уходил кто-то близкий. Как будто провожала в дальний путь, без надежды на встречу в будущем. Но все-таки в путь. А не в безвременье и бездорожье… Маша росла атеисткой. Да в те годы по-другому и быть не могло. Сначала в октябрята, потом задорные пионеры со сбором металлолома и мелкой канцелярии для детей Кампучии. Дальше – комсомольские бурные годы, с собраниями, с порицаниями двоечников и хулиганов, с думами о будущем коммунизме. О душе тогда не принято было говорить, да и о загробном мире тоже. Не задумывались даже об этом. Вера, религия, бог, Христос – понятия из другой жизни. Буржуазной. Правда, бабушка редко, но буржуйствовала. На Пасху куличи пекла, и тайком от сыновей-коммунистов в ночи ездила на такси освящать. Это Маша потом поняла, куда она исчезала по ночам. Ну и на 19 января банки с водой на балкон выносила на тридцать минут. Тоже тогда для Маши непонятные манипуляции.

                                                                                                 Ошибка  

            Не люблю я пятницу. Потому что завтра не на работу. И весь день себя занять нечем будет. А следом воскресенье бездельное. Это еще хуже. Нет, можно, конечно, девчонок позвать, посидеть, поболтать, на жизнь свою пожалиться после пары бутылок вина. Ну, поплакать, в конце концов, ближе к ночи, жалея себя и пытаясь вызвать жалость подруг. Но – не вариант. Не жалели. Недоверчиво смотрели на мое заплаканное лицо и жизнерадостно твердили, что все будет хорошо. В принципе, правы. За что меня жалеть-то? Квартира есть. Причем не в ипотеке. Работа есть. Хорошая работа, денежная. В отпуск два раза в год мотаюсь. А если поднапрячься, могу и в Милан на распродажу слетать. Там вообще за копейки стильные вещицы взять можно. По идее, все есть. Даже кот есть импортной шотландской породы. Любви только не было. Вы не смейтесь! Я знаю, что любовь придумали поэты и художники, что это всего лишь химия, которая через пару лет перерастает в привычку и бла-бла-бла. Ну и пусть ее нет в абсолюте. Ну, хоть два годка-то она есть же. И даже ребеночка родить можно за это время. А мне больше и не надо. Говорят, гормоны там какие-то перестают потом вырабатываться, и любовь перестает вырабатываться вместе с этими гормонами. Короче, сложно все. А счастья бабского все равно хотелось Но все как-то не срасталось. Видать, карма у меня такая…А девчонки, наверно, завидуют по-своему. Семья, дети, мужья – неадекваты. Особенно в подпитии. Иногда думаю, куда они глазьями-то своими смотрели, когда замуж шли и деток рожали. Любовь, говорят. Вот и думай, что лучше. Одной и без любви, или семейной, с любовью, но как у Достоевского – заездили клячу. Сложно все. И непонятно.

                                                                                                         Сапоги

            Они мне даже снились. Мом новые сапоги. Во сне я приходила в них на работу, и все в учительской ахали. Кто с завистью, кто искренне восхищенно. А я, горделиво вытягивая по-петушиному ноги, обтянутые бежевой, пахнущей достатком и денежной свободой кожей, вышагивала между столами с видом выигравшего в лотерею. И так мне во сне было радостно, что первые минуты после пробуждения меня не покидало состояние абсолютного счастья. Вот бывает же так. Проснешься утром и сам не понимаешь, почему так светло и весело на душе. Это потом уже реальность накрывает, когда напяливаешь свои традиционные уже на протяжении нескольких лет, начищенные мужем с вечера, знакомые каждой трещинкой кожзаменители. Сладкая мечта улетала, нанюхавшись запаха армейского гуталина, а я плелась на работу, ругая Ельцина,  правительство, а заодно и местные власти, решивших, что скатерть-самобранка – обычный предмет обихода  рядовых бюджетников. Зарплаты задерживали со страшной пролетарской силой, иногда выплачивали аванс, который со слезами приходилось героически растягивать на несколько недель. Чтобы хоть макароны и тушенку купить. Хорошо, Павлик на всем казенном был. В части ел, получал одежду, и зимнюю, и летнюю. Все-таки комбат. Офицерскому составу иногда тоже что-то выплачивали, так, сущие копейки. Но хоть это. Понятно же. Страна сейчас не жирует. Всем плохо. Просто потерпеть немного надо. Я-то все это понимала. И Павлик мне вечерами политинформацию проводил, как своим молодым бойцам в части. Понимала я. Но новые сапоги хотела отчаянно. А Васеньке куртку надо. Растет быстро. Из старой уже трогательно торчали длинные, худые запястья. В принципе, можно выпустить ткань из манжеты, если уж совсем никак.

                                                                                                           3

            Несколько дней они готовились к побегу. Незаметно откладывали хлебные корочки, по одному яичку, по картофелине. Прятали под матрац, чтобы Ганка не обнаружила. Тетя Яня была в курсе. Левчик проболтался случайно. Сначала завыла по привычке, потом оттерла слезы, сползала в подполье и принесла  добрый шмат сала, завернутый в тряпицу. Молча сунула Владику сверток, прижала к себе их головешки, одну черную кудрявую, другую русую, стриженную. И стыдно Яне было, и больно. Но сделать уже ничего не могла. Официально за Ганкой  дети числились. Дворы их были  рядышком, и тетка Яня видела все, что происходило у соседей. А частенько и слышала. Сердце за сироток болело, и ругала она себя страшными словами, что смалодушничала, когда Лиза умерла. А ничего уже не вернешь… Пробовала, было, отца их найти. Да куда там. Списки немцы свои составили, всех переписали да в сейфы бумажки попрятали. И никто ничего не знал. Люди, как ветки в талой речке по весне, перемешались. Кого в Германию угнали, кого в ров на окраине…

                                                                                                                     2

            Левчик проснулся рано. Яркое солнце заливало комнату. О стекло беспокойно билась муха. Опять эта муха! Левчик потянулся. И вдруг вспомнил. Мама! Она же уснула вчера. А где она спит-то теперь? Он проворно соскользнул с кровати и пошлепал на кухню. Пахло дранниками. Тетка Ганка, совсем освоившись, громыхала посудой, одной рукой подливая масла в сковороду, другой помешивала жидкое месиво из картошки с мукой.  Живот у Левчика свело от голода, и он вприпрыжку подскочил к столу, намереваясь схватить горячую, румяную, с коричневыми краями картофельную оладушку. Звонкий шлепок по руке. Ганка, возмущенная, с мокрой столовой тряпкой в руке загородила своей тушей чугунок с дранниками.

                                                                                                                                                                         Моему отцу посвящается....

             Левчику всего четыре. Он самый младший. Черноволосый, кудрявый, со смышлеными карими глазами, ласковый, как теленок, он был любим всеми соседями. И Левчик  не понимал сейчас, почему его никто не гладит даже мимоходом по вихрастой головешке, никто не сунет леденец, а главное, никто не объяснит, где же мамка, когда она придет из театра. Он поглядывал исподлобья на хмурые лица  Игоря и Владика, куксился, капризничал и размазывал слезы смуглым кулачком, опасаясь зареветь в голос. Игорь, старший из братьев, мог и подзатыльник отвесить. Левчик решил, что когда мамка вернется, он все обстоятельно расскажет, забравшись перед сном к ней под одеяло. Как Владька не пускал  в ее комнату, как Игорь заставлял есть жидкую, водянистую кашу, как тетя Яня, нещадно намыливая его волосенки вонючим мылом, скребла сильными скрюченными пальцами по коже. Левчик перечислял в уме все грехи взрослых, стараясь ничего не упустить, и тоскливо смотрел в окно, боясь прокараулить мать. А ее все не было. Уже несколько дней.

                                                                                                       В автобусе

            Еду в автобусе на работу. Глаза закрываются сами собой. Приятная дремота. В голове мелькают обрывки каких-то мыслей, идеи, как представить новый проект, как получить на него деньги, что сказать руководству. Автобус мерно покачивает. Тепло и уютно. Эти полчаса мои. Пока колеса не остановятся на нужной остановке. А мысли перетекают в другое русло. Все-таки зря Ленка купила это платье. Что-то как-то зеленый старит ее, что ли…

                                                                                            Пшеничное поле     

            Они познакомились случайно. На совершенно неинтересной, официальной вечеринке в честь пятилетия их компании. Нудные тосты, неискренние улыбки, море спиртного, а из закуски только тарталетки и фрукты, с претензией на запад. Борис откровенно скучал, потягивая  шампанское и неспешно обводя зал глазами. За пять лет он узнал всех своих коллег, с некоторыми даже переспал, и поэтому ничего приятного и неожиданного от сегодняшнего вечера не ждал. Он водил взглядом по присутствующим, и вдруг за что-то зацепился. Точнее сказать, за кого-то. «Кто такая? Почему не знаю?» В конце зала, облокотившись спиной об подоконник, стояла девушка, держа бокал с каким-то напитком и рассеянно глядя  поверх голов. В глазах неприкрытая скука и желание побыстрее попасть домой. Борис заинтересовался. Миленькая. Личико светлое, открытое. Фигурка точеная, стройные коленки чуть-чуть, лукаво, но так соблазнительно, выглядывали из-под подола платья. Но что его больше всего поразило – так это коса. Золотистая, тяжелая коса почти до талии. «Так сейчас не носят молоденькие девушки. Раритет какой-то». Полный самого здорового интереса Борис решительно двинулся сквозь толпу, сплоченную в танце Стасом Михайловым.

                                                                                                  Дорога

            Я как-то в последнее время странно стал себя чувствовать. Словно ничего не хочется. Вот лечь бы, уснуть и никогда не просыпаться больше. Как будто предел какой-то наступил. Вот раааз – и перекрыл кто-то мне кислород жизни. Футбол смотреть не хотелось, в баню с мужиками – тоже, дача раздражала до желваков на скулах, хотя раньше и любил повозиться в сарайчике, на озере с удочкой посидеть, к соседу на огонек заглянуть. Вот в одночасье все опротивело! Катя, жена, смеялась надо мной, говорила, мол, кризис среднего возраста, это надо пережить, все наладится, бла-бла-бла. Но мне-то не легче от этого диагноза. Пробовал с ней поговорить по душам, но Катерина у меня дама занятая, в вечных рабочих заботах, салонах, подружках, фитнесах. Готовить-то не успевала, не то что поговорить. Отмахнулась. «Илюш, возьми отпуск на недельку, съезди куда-нибудь». Интересная такая! А че я без нее-то поеду?! Уж двадцать лет вместе, как ниточка с иголочкой. Доча, Танька, в Питер поступила, и остались мы с Катей вдвоем. Жена-то, вроде, смирилась, а я места себе не находил. Сначала названивал в день по несколько раз, Танька уже возмущаться начала потом. А я же волнуюсь. Хоть и отец, и мне, вроде как не полагается так переживать. Но что я поделаю? Характер такой – переживательный. И вот потом этот пофигизм и накрыл меня. Знаете, так бывает, когда чего-то хочется, а чего – не вышепчишь. Потому что не знаешь. Да и Катерина редко дома бывала. Иногда только перед сном и успевали словом перекинуться. Про секс я вообще молчу. Смеяться будете. Но жили мы с женой последнее время, как братец Иванушка и сестрица Аленушка. То ли кровать слишком широкая, то ли за день так уставали, что позу-то во сне не меняли – как упали, так и уснули. Поэтому даже ночью мы были такими далекими, что иногда казалось – в разных комнатах находимся, не то, что в одной постели.

                                                                          С любовью. Жена.

            Вот я иногда думаю, а как бы сложилась моя жизнь, если бы я не заплатила тогда, двадцать пять лет назад, абонентскую плату за телефон, как платили миллионы жителей Советского Союза? Была бы я так же счастлива, как сейчас, тихо и мирно старея рядом с мужем, самым моим дорогим и любимым человеком на свете? Ну, после сына, конечно. И каким был бы мой другой сын, а, может, родилась бы дочка. Хотя я не представляю, как воспитывать девочек, но научилась бы, наверно. Я расскажу вам историю, каких вы знаете сотни тысяч. Обычная история настоящей Любви, которую мы так усердно, а иногда и безуспешно, ищем. Находим, теряем. И лишь немногим удается переступить через гордость и глупость, и стать нужными и необходимыми друг другу, как воздух, людьми…

                                                                                                     Колея

            Лера зиму не любила. Не из-за туманов, не из-за пронизывающих ветров, таких, что глазницы ломило, и кожа лица багровела, а потом чешуилась, разбивая в пух и прах, оптимистичные прогнозы рекламы   модных и дорогих кремов. Не любила, потому что зимой словно засыпала. Вот как будто отмирала в ней частичка жизненной ветки какой-то, кукожилась и засыпала надолго. До весны. Весной становилось легче, свободнее, просторнее как-то. Но была еще одна причина, по которой Лера зиму не жаловала. Животным было тяжелее выживать, и согреться было негде, и пищу добывать было труднее. Особенно кошкам.  Она давно вступила в партию зеленых, писала яростные письма в мэрию, чтобы запретили умерщвлять   бездомных собак, каждый месяц со своей и так небольшой зарплаты перечисляла в питомник мизерную копеечку. Как говорится, чем могла. Могла немного, но душой очень болела, вбивая себя в почти депрессивное состояние. Нет, конечно, факторов для уныния было еще в достатке, но каждый подброшенный котенок в подъезд или собака на улице, поджимающая замерзшие лапы, добавляли негатива  в ее  и так не очень веселую жизнь. Лера в этой жизни много видела, но никогда не могла понять и оправдать такое людское равнодушие. Откуда? Откуда в нас такое? Не с другой планеты это занесли, не вирусом привили, не в школах воспитали… Сами. Сами взрастили в себе эту боязнь лишних усилий, боязнь заботы о ком-то еще, кроме себя и своих близких. Лера думала, если бы каждый взял бы в дом хоть одного брошенного котенка или собачонку, а потом бы с должным вниманием обращался бы с ними, бездомных животных не стало бы на улицах вообще. Вопрос, конечно, спорный. Но Лера свято верила, что все в руках человеческих…

                                                                                                 3

            Волчица бежала по следу. Голод сводил с ума, подгонял вперед, заставляя бежать быстрее, и терять бдительность. За два дня удалось только придавить ворону, которая беспомощно скакала по снегу, волоча сломанное крыло. Хоть что-то. Вкус теплой крови до сих пор стоял воспоминанием в воспаленном голодом и погоней мозгу. Волчица остановилась, прислушалась, чутко водя носом по сторонам. Запах косули стал слышнее. Где-то близко уже. Волчица понюхала следы от копыт. Меньше часа прошло. Она присела, подрагивая мелкой дрожью от возбуждения. Надо успокоиться и бежать дальше. Впервые за несколько дней она напала на след, уже припорошенный утренним снежком. Это хорошо. Чем глубже снег, тем медленнее косуля бежит, завязая тонкими сильными ногами в сугробах. Волчица отдышалась и побежала дальше. Зимний день короток. Надо успевать. Желтое, неяркое солнце уже присело на макушки деревьев. Волчица бежала с утра, не останавливаясь, сокращая стремительно расстояние между собой и косулей. Серой тенью она скользила по лесу, ловко обходя охотничьи угодья других волчьих семей, обнюхивая особые меты мочи на деревьях. Ей проблемы не нужны. Хотя она и понимала, что сильнее и здоровее самого матерого волка в семье. Но сейчас уже не смогла бы дать отпор. Раза в полтора выше, с мощной грудной клеткой, чало-бурая, она никогда не охотилась в стае. Только в одиночку. Когда приходила пора заводить детенышей, шла в семью, выбирала себе волка сама, и другие уже не смели подступиться. До родов держала отца детей при себе, разрешая себя кормить и оберегать. По весне рождались волчата, и она, скаля молочно-желтые крупные клыки, рыкала на незадачливого папашу, пытавшегося пробраться в логово. Когда детеныши подрастали, выводила их в лес. Сначала учила ловить мышей, потом бурундуков, потом приходила очередь зайцев. Волчата жили одной семьей, вместе резвились, вместе охотились. Аттестат зрелости мамаша выдавала после охоты на сохатого или косулю, понимая, что научила их всему, что умела сама. И навсегда прогоняла их от себя, возвращаясь к привычной жизни волка-одиночки.

                                                                                                         2

            Проснулась Женька от того, что замерзла, и комары над ухом зудели. Костер погас, и дым им был больше не страшен. Она вылезла из своего укрытия. Сколько время-то? Телефон еще был жив, и циферки показывали шесть пятнадцать утра. Сроду Женька добровольно так рано не вставала. Вот что значит поместить человека в экстремальную ситуацию! Организм, видимо, силы мобилизует и подсказывает подсознанию, чего надо делать. А делать что-то надо было… Женька тяжко вздохнула, сделала глоток воды (воду надо экономить), совсем без удовольствия покурила, раздумывая, куда дальше двигаться. Видимо, далеко зашла. Даже грибников из местных не встретила вчера. Они-то обычно глубоко в лес забираются, чтобы не ходить по срезанному городскими. Лес уже давно проснулся. Птицы гомонили, дятел с настойчивостью перфоратора долбил сосну, добывая себе завтрак, муравьшки резво сновали по каким-то своим муравьиным делам, в кустах поодаль что-то активно шебуршило и копошилось. В общем, жизнь кипела.  Кстати, о завтраке. Хорошо, что Женька не поддалась вчера искушению слопать еще один бутер. Очень сейчас есть хотелось. Вкусно. Как никогда. Женька к такой пищи никогда серьезно не относилась, но не до бананьев, как говорится. Сигарет всегда брала в лес много. Не для курения. Для отпугивания комаров и мошки. Аэрозоли какие-то странные стали делать. Эти кровососущие не только не боялись этих сладковатых запахов, а с каким-то веселым азартом слетались еще сильнее и еще беспощаднее впивались во все открытые розовые места. Так что, дым – единственное, что их еще останавливало. Сегодня воскресенье. Если Женька не выйдет к дороге, то придется еще ночь ночевать в лесу. Ее хватятся только в понедельник. А хватятся ли? Жила Женька одна. С мамой каждый день не созванивалась, с подружками раз в две-три недели. Женька любила свое одиночество. И тишину квартиры. Близкие знали это, и не напрягали пустой болтовней каждый вечер…

                                                                                               Волчица

                                                                                                      1     

                                                                                      Главное - Любовь

            Мне всегда было интересно. А имеем ли мы право осуждать близких людей? Что бы они ни сделали, как бы ни поступили. Разве можем мы поставить себя в полной мере в их обстоятельства? Можем ли понять, до какой черты им пришлось дойти, чтобы принять такое решение. А самое главное – был ли в тот момент кто-то рядом…

            Далекий шестьдесят третий год. Почти  двадцать лет без войны. За эти годы страна выправилась, воспряла, радостно кипела новыми стройками, звенела на все голоса комсомольскими путевками в новую жизнь. В общем, росла и ширилась. Скромная девочка Тоня, ясноглазая, с застенчивой улыбкой и пшеничной косой до пояса тряслась в поезде по комсомольской путевке на целину. Радостно ей было на душе. Просторно. Смотрела она в окно и не переставала удивляться просторам своей страны. Казалось, каждая пролетающая за окном березка, каждая сосенка  были ей родными, знакомыми до боли, до судороги в сердце. Ехала Тоня, прижимая ногами свой хилый чемоданчик, в котором было-то пара белья, зачитанный до стертости томик Есенина, зеркальце, полотенце да зубной порошок. Ну и еще одна ценность, конечно, имелась. Огрызок черного карандаша для бровей, оторванного Валькой буквально с кровью для подруги в далекую дорогу. Тетя Маша завернула в чистую тряпицу зажаренную курицу, чтобы Тонечка не голодала в поезде. Тетя Маша воспитывала ее с ранних лет, как родителей не стало. Погибли в войну. Всей деревней. А Тоню мать в лесу спрятала и наказала целый день не вылазить. Тоня послушно отсидела день под завесными еловыми ветками, и вечером пошла в деревню. Домой. Вместо изб - дымящиеся пепелища, на улицах никого, и только ветер гонял по деревенским улицам немецкие листовки. Присела она возле обугленных балок своего дома да там и заснула. А утром ее нашла наша пехота, замерзшую, голодную. Выяснили, что «есть тетя Мася, которая в Гречихисе живет». Недалеко. Отправили девчушку в сопровождении до тети Маши. Так Тоня и осталась с теткой. Тетка ее любила, но держала в строгости. Да и откуда в послевоенной деревне излишкам взяться? Но Тоньку в школу заставляла ходить, всю домашнюю работу беря на себя. А когда племянница техникум агрономический окончила, прослезилась, глядя на фотографию Ефима и Ефросиньи, зятя и сестры, сняла с ушей золотые капельки, подаренные покойным мужем, и вложила их в худую Тонькину ладошку. На счастье.  

                                                                                             Золотой Рыб

            На ужин жареной рыбы захотелось. Обвалять в муке с яйцом и на сковородку в расплавленное масло. Вредно, конечно. Но сейчас и дышать-то вредно. В жизни и так удовольствий немного, еще и в этом себе отказывать. Нет уж! Вы ничего не подумайте такого, мужа у меня уже нет, друга постоянного еще нет. Так что, рыбы просто так захотелось. Как представила ее на тарелке, шкурка золотистая, укропчиком присыпана, да с картошечкой еще, так и помчалась на рынок, разбрызгивая слюни. Еду и думаю, какую бы рыбку купить. Мясистую и не костлявую. И непременно живую. А то неизвестно, сколько она у них там пролежала в морозильнике, и какой смертью умерла. А я женщина не кисейная, сама могу и башку отрезать, и почистить, и анатомировать как надо. С мужем частенько на рыбалку выбирались, так он прямо с удочки на столик складной мне подкидывал рыбешек. А я уже шустренько голову отрежу, с двух сторон теркой пройдусь, чик-чик, и в ушицу ее, родимую. Да. Хорошие были времена. Безнапряжные, уютные семейным покоем и тихим счастьем. И куда все это девается со временем? Когда люди успевают врагами стать, еще совсем недавно так друг другу необходимые и родные. Я вздохнула. Не будем ворошить прошлое, портить настроение и страдать. Отстрадалось уже…

                                                                                                    Логика

            Из трехнедельного запоя в этот раз я выходил тяжело как никогда. Вторую ночь не мог спать, какой-то беспричинный страх мучил, картинки безрадостные проплывали в заплывшем водкой мозгу. Словно я много дней был там, где не было воздуха и света, как в подполье с картошкой. Ни разу так не было хреново. А мысли всякие дурацкие добавляли еще больше непосильного душевного гнета. С Танькой в контрах, тещенька вчера послала куда подальше, она это виртуозно умеет делать. Так я всего-то хотел на жизнь свою беспросветную пожалиться, а она послала, старая грымза, еще и телефон отключила. На свои же пью, у нее не прошу. Хоть какое-то человеческое участие могла бы проявить. К Таньке бесполезно соваться, она в такие дни меня вообще за человека не считает, не то что за мужика, молчит ходит, но жрать готовит исправно. Ну с паршивой овцы, как говорится. Хотя жалко ее по сути-то. Хорошая баба. Только непримиримая тихушница. Че не по ней, молчит. День молчит, два молчит. Только с дочерью разговаривает. А я же тоже живой человек. Выпимший, но разговаривать-то могу и хочу. Правда, с утра только, пока еще могу сообразить и слова членораздельно выдохнуть. А она надуется, как мышь на крупу, и шныряет по дому хмурая, заначки мои ищет. Ага, обрадовалась. Я так могу ныкнуть, что кинолог с собакой не найдет. А Танька злится от этого еще больше. Ишь, в зал меня выперла на диван. А я имею полное свое законное право на место под солнцем. В смысле, на супружеской кровати. Подумаешь, храплю, подумаешь, перегар. Первый раз, что ли?! Вот как тут не сорваться? Решил же, что завяжу. Таньке поклялся. А она все равно молчит. Ну, я и не выдержал, и по-новой. Ох, страшно-то как. Сердце колотится так, что видно, как ребра шевелятся. Того и гляди, через горло выпрыгнет. Накатить? Может, отпустит? Не. Решил, значит, решил. Мужик я или где? Главное, чтобы как в прошлый раз паучки не ползали по стене. Чуть не обхезался со страху. Боюсь я всякую нечисть эту ползающую и летающую. А когда из запоя выходишь, мерещится то, чего больше всего боишься. Закон подлости. Насмотрелся я таких жутиков за всю свою жизнь достаточно, хоть книгу пиши. Мысли стали обрываться, сонное тепло поползло по каждой жилочке, и я провалился в такой желанный и спасительный сон…

Я не люблю фатального исхода.
От жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года,
Когда веселых песен не пою.

Я не люблю открытого цинизма,
В восторженность не верю, и еще,
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.

Я не люблю, когда наполовину
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.

Я ненавижу сплетни в виде версий,
Червей сомненья, почестей иглу,
Или, когда все время против шерсти,
Или, когда железом по стеклу.

                                                                            Встретимся в вирте

Она давно уже жила одна. И не помнила, когда вдруг оказалась в квартире наедине с пустотой. Месяц, полгода или несколько лет. Муж сбежал, увлекшись очередной юбкой, а эта юбка оказалась умней и хитрей всех остальных – привязала его морским узлом и уже больше от себя не отпустила. Бывает и такое. Сейчас она уже не вспоминала, что тогда пережила. Рана затягивается, рубец остается, но он не беспокоит, пока на него не обращаешь внимания или не смотришься в зеркало, а общение с зеркалом она свела к минимуму. Зачем? Косметикой никогда не пользовалась, на свидания не ходила, а ночной крем можно и без зеркала намазать. После ухода мужа не могла  на себя смотреть, барьер внутренний какой-то был. Зеркала отражали реальность, которую она не хотела принимать категорически. Это – не она, это – не с ней произошло, с кем-то другим. А с кем – знать неинтересно. И в доме осталось всего одно зеркало, маленькое, настольное, которое она доставала в случае крайней необходимости. А крайних необходимостей с ней и не случалось практически никогда. Работала она в архиве, а документам да пергаментам абсолютно было до лампочки, как она выглядит. Она обожала свой маленький бумажный мир! Запах старинной пыли, сухой, трескающий электричеством от прикосновения воздух, неяркий свет под самым потолком и тишина. Никем и ничем не нарушаемая. На запросы она находила нужный документ, укладывала его в лоток и рычагом посылала его наверх, кому требовалось. Так сложилось, что месяцами она не видела людей возле себя, наблюдая их только в магазине да в автобусе по дороге на работу и с работы. Иногда прибегала подруга детства, чтобы выпить и поболтать вдали от мужниных глаз. Ей было не жалко. Хоть какое-то оживление этой пустоты.

                                                                                                   III

             Уже почти проснулся. Холодно. Одеяло, что ли, сбросил. Будильник не звонит. Странно. Прихожу в себя. Тело затекло. Но чувствую себя хорошо. Даже какая-то щенячья радость внутри. Никому ничего не должен. Красота! А Ванька? Ванька где?! И тут вспоминаю, что лежу в парке на скамейке, что я теперь не только бомр, но и бомж. Где Наташу искать, не представлял вообще. Туманная перспектива ближайщего будущего не вырисовывалась ни с какого боку. Где жить, что есть и как зарабатывать на жизнь. Насущные, глобальные вопросы, но странно, мне ими заниматься было приятнее, чем сметами и аналитикой в бизнесе, хотя они меня кормили. Меня и мою семью. Душа ныла, как там Ванька. Маленько поприседал, помахал руками, чтобы разогнать кровь, вдохнул хвойный густой, просторный воздух  и пошел, куда глаза глядят. Хорошее выражение. В сказках всегда правильные слова. Идешь-бредешь неспешно, думаешь о том-о сем, и решение неожиданно приходит. Народная мудрость. И оно пришло, когда я уже со своим баулом выкатился из парка. У меня есть друг Вадик. У него есть дача. Приезжают они туда только на выходные с ребятишками, потому что и он, и Валя работают всю неделю. Август-сентябрь прокантуюсь, а там видно будет. Решаем проблемы по мере их поступления. В последнее время часто думаю, зачем заранее рвать попу и загадывать о том, что все равно будет не так, как ты думаешь. Зачем заранее трепать себе нервы, психовать, рисовать страшные картинки того, что еще неизвестно когда произойдет. Не так страшен черт, как его малюют. Тоже верное выражение. Поэтому звоню Вадику, благо еще немного зарядки осталось. Настоящий друг всегда тебе рад. И поможет, чем сможет. А балаболы «привет-привет, может, бухнем сегодня» сами собой отсеиваются. После всех событий Вадька у меня один и остался, и сейчас радостно орал в телефон, чтобы я приезжал срочно-немедленно, ключи в висячем горшке с петуньей над дверью. На карточке еще оставалось сколько-то денег. Пока все складывается неплохо. А там видно будет.