Вчера перестановку решила сделать в столовой. У меня когда дурацкое настроение, я что-нибудь переставляю. Если все не так глобально херомно, то довольствуюсь малым)) А вчера решила выкинуть напольную угловую полку, комодик сдвинуть, выкинуть еще и цветочную полку, а цветы на комодик поставить. Решено - сделано. Осталось пристроить полку. Звоню по друзьям - знакомым. Кому надо? Бесплатно. Но срочно самовывозом. Она мне пол прихожки перегородила. "Ой, конечно, надо. Заберу на днях". Или "Ну, время будет - заедем". И все в таком духе. И че мне с этой полкой делать прикажете?! Недолго думая, уволокла в подъезд. В уголок пристроила - красота! Только одиноко как-то она смотрелась. Пошарила дома, книжки собрала, которые уже читать не буду, ибо наизусть знаю. Агату Кристи, Сименона, Гарднера, ну и в том же духе. Пока на пробу. Расставила так чинно на полочках.Шикарно получилось. Как дома. Добавила еще всяких сувенирчиков из разряда - не нужно, но авось пригодится. Ну, супер получилось)) И что вы думаете? К вечеру книг убавилось на две трети! Сувенирчиков тоже. Значит, читают люди, раз взяли! Ну, не на дачу же печку топить)) Сегодня попробую классику закинуть. Пока осторожненько, без фанатизма. Не с Платонова, конечно. Но с Чехова и О.Генри точно можно!))

                                                                                                 Маруся

Дрожащей рукой я приблизила тестер к очкам. Не может быть! Две полоски!  Пять лет мучений, слез, врачей, клиник, двухполосковых сиреневых надежд, денег и опять надежд. Потом еще два года унылого безвременья и консультаций у медицинских светил. И вот – опять. Я опустилась на унитаз. Не буду пока ничего говорить Вовке. Он еще больше меня расстраивается. Вдвойне. И за меня, и за малыша, который никак не может во мне удержаться и родиться, как все нормальные люди…           На следующий день я снова пописала на тонкую бумажную линейку. Две полоски. Я подошла к зеркалу в гостиной. Критически осмотрела фигуру, ощупала грудь, которая отозвалась набухшей болью. Приятной болью, и такой желанной. Ничего не видно еще, конечно. Но Он уже там, внутри меня. Мужу и сегодня не стала говорить. Только после кресла гинеколога и анализов.

                                                                                             Кукушка

            Я родилась в глухой сибирской деревне в конце шестидесятых. Нас было шестеро ребятишек, и мать все время была занята по хозяйству, чтобы нас накормить, обстирать, прибрать. В память навсегда врезались ее сухие, как жерди, вытянутые руки, со вздувшимися жилами и заскорузлыми от вечной стирки пальцами. Я не помню ее сидячей или просто праздно лузгающей семечки с соседками. До сих пор не могу понять, где она брала силы. От рассвета и до заката она стряпала, ходила за скотиной, чистила кастрюли, скребла на ребристой доске белье в скудной пене хозяйственного мыла. Ни о каких сказках и песнях на ночь мы не знали. Я сейчас лицо-то ее вспоминаю отчетливо, только глядя на редкие фотографии. Всегда наклонено лицо было. Над тестом, над корытом, над штопкой. Да и хозяйство было большое. Две коровы стельные, лошадь с ежегодными лошаденками, свиньи. С весны по осень куры в нашем дворе весело копошились в мусоре, щедро одаривая нас оранжево-желточными яйцами… Я самая старшая была. И лет с десяти уже помогала матери, как взрослая тетка. И корову выучилась доить, и за свинюшками ходить, и стирать, и за малыми смотреть…    

                                                                                           Пять минут    

Все-таки интересный типок этот Васисуари. Уж сколько лет дружим, а не перестаю удивляться его чудачествам. На фига было тащиться в этот богом забытый клуб для малолетних отморозков?! Еще и опаздывает, блин. Я огляделся. Хотя в такой обстановке смотреть особо было не на что. Музыка гремела так, что уши закладывало. В кромешной тьме, разрываемой лишь неоновыми вспышками, словно в фантасмагории двигались в ритм параноидальной мелодии манекеновые фигуры. Жутковато стало. Ну где же Васька-то? Вдруг рядом над ухом раздался свист, и кто-то хлопнул меня крепко по плечу. Я поперхнулся бурдой, которую здесь гордо именовали «коктейлем от заведения». Тьфу, зараза, напугал. Но Васька смотрел на меня с такой вселенской грустью, что ругательства застряли у меня на полпути к выходу. Он начал нести какую-то чепуху про то, что мы больше не увидимся, что либо мне, либо ему нужно уйти, что время мое истекло, а мама очень переживает. Да какая мама?! Я из детдома. Так и знал. Поднабрался где-то уже. Но Васисуари легонько дотронулся до моей руки, и я поплыл в воспоминаниях. Вот мы с ним на байдарках. Вот Италия. Вот феерический карнавал в Испании. Щелчок. Я открыл глаза. Надо мной склонился дядька в зеленой шапчонке. «Очнулся, соколик. Мать позовите».

                                                                                                     Перпетум кошелек

- Мистер Хопкинс, давайте еще раз попробуем, - помощник Хопкинса Эдди смотрел на него умоляюще. «Сколько можно пробовать?! Все уже проверили. И совместимость атомов, и структуру, и ДНК предмета – и все бесполезно. Черт побери, ну что я упустил? Надо Мери позвать, и еще раз в 3Д посмотреть. Может, где-то в контейнере что не так». Мери уселась перед монитором, нажала на кнопку, и три пары глаз сосредоточенно уставились в плавающее на экране изображение. «Ага, а если чуть вытянуть гнездо, где предмет сканируется? Вот. Может, дело в этом?». Мери хихикнула: «На кошелек похоже стало». « Кошелек! Контейнер надо сначала сделать плоским! А клонировать можно деньги. Боже, как же все просто! Надо было сразу с плоского изображения начинать». Заложили в гнездо доллар Эдди, имитировав отделение в кошельке. С надеждой и страхом Эдди нажал запуск. Контейнер  заурчал и через пару минут смолк. Хопкинс дрожащей рукой отстегнул замки. С возгласом «Йееес!» торжествующе извлек мятую долларовую бумажку. Вторую. Получилось! Вечный кошелек! Впереди – золото!

                                                                                                          2

            В аэропорту меня встретил Иваныч. Растопырив медвежьи объятия, с широченной лыбой на лице, он напоминал какого киношного супергероя. Здоровый, под метр девяносто, ладный, с русым модным чубом и веселыми ярко-голубыми глазами Иваныч своим появлением непроизвольно и  бессовестно обессловливал  женский контингент любой аудитории и возрастной категории, вводя их в ступор сначала и заставляя выворачивать шеи, когда уходил восвояси. Дамы в его присутствии начинали краснеть, бледнеть, даже нервно икать и судорожно облизывать губы, когда Иваныч, чуть прищурившись, взглядом знатока, буквально обволакивал интересом очередную жертву его обаяния. Дальше – без слов. И так всегда. Мы даже поспорили однажды на бутылку коньяка. Естественно, проиграли. Вместе с Иванычем и распили  под его снисходительные шуточки. Но была у Иваныча одна удивительная черта, которая так не свойственна серцеедам со стажем. Он был однолюбом -  предан жене и душой, и телом. Ни одна из завоеванных им случайно или намеренно и сдавшихся на милость победителю крепостей, не прельстила его своими башенками и подземельями. Жена, Охота и Природа –  три кита, на которых строилась его жизнь…

                                                                                                       2

            В аэропорту меня встретил Иваныч. Растопырив медвежьи объятия, с широченной лыбой на лице, он напоминал какого киношного супергероя. Здоровый, под метр девяносто, ладный, с русым модным чубом и веселыми ярко-голубыми глазами Иваныч своим появлением непроизвольно и  бессовестно обессловливал  женский контингент любой аудитории и возрастной категории, вводя их в ступор сначала и заставляя выворачивать шеи, когда уходил восвояси. Дамы в его присутствии начинали краснеть, бледнеть, даже нервно икать и судорожно облизывать губы, когда Иваныч, чуть прищурившись, взглядом знатока, буквально обволакивал интересом очередную жертву его обаяния. Дальше – без слов. И так всегда. Мы даже поспорили однажды на бутылку коньяка. Естественно, проиграли. Вместе с Иванычем и распили  под его снисходительные шуточки. Но была у Иваныча одна удивительная черта, которая так не свойственна серцеедам со стажем. Он был однолюбом -  предан жене и душой, и телом. Ни одна из завоеванных им случайно или намеренно и сдавшихся на милость победителю крепостей, не прельстила его своими башенками и подземельями. Жена, Охота и Природа –  три кита, на которых строилась его жизнь…

                                                                                                       Охота

                                                                                                          1

            В город пришла весна. Слякотно. Зябко. Ветер завывает, стараясь пробраться в любую щелку, под рукава и полы куртки, за воротник, укутанный маминым шарфом. Я быстрыми перебежками двигался от остановки до офиса, сражаясь с колючими мелко-снежными россыпями, которые норовили забиться в нос, в уши, впивались в глаза. Чертыхаясь, я несся, как лось к водопою в июльскую жару, и мечтал о трескучем батарейном тепле рабочего кабинета, кружке горячего чая из пакетика. Странная у нас весна. Вроде, начало апреля, а сугробы чуть подтаяв, серыми грязными кучами громоздились на газонах и по обочинам дорог. Ветер дул постоянно уже которые сутки, лишь к ночи успокаиваясь, затихал и не безобразничал до утра, видимо, умаявшись за день. А к обеду яркое, весеннее солнце подтапливало замороженный ледок, и прохожие уже не скользили по тротуарам, неловко балансируя для равновесия руками, а чавкали обувью по зернистой кашице, которая к вечеру опять превратится в один большой городской каток. Ненавижу весну. Город люблю свой. Но весну в нем ненавижу. Сейчас бы в тайгу. Там лес еще почти не тронут весной, но и не холодно. Птицы веселеют с каждым днем, радуясь первому теплу. Снег уже не такой плотный, с хрупкой верхней корочкой, которая так приятно поскрипывает под лыжами. Эх… А тут эта слякоть, почти зимний ветер и совершенно дурацкое настроение. Устал, наверно, за зиму. С годами наши северные морозы все хуже и хуже переживаются, и уже дни считаешь, когда же у быка последний рог отвалится. А в последнее время то ли бык капризным стал, то ли рогов у него прибавилось, то ли аномалия природная вмешалась. Рог есть, конец зимы есть, приметы все есть. А весна все не наступает, как ей положено. И тянется, и тянется эта безвременная погодная канитель, не давая северному жителю забытого за долгих шесть месяцев тепла…  

                                                                                                 Одноклассницы

            Ирочка опаздывала на прием к врачу. Впрочем, она всегда и везде опаздывала. И сейчас мчалась с кое-как накрашенными глазами на остановку, на ходу застегивая замок пальто и разбрызгивая вокруг себя весеннюю грязную кашу растаявшего снега. «Только бы не грохнуться» Не грохнулась. И даже не поскользнулась. Простояв пять минут, Ирочка забеспокоилась. Автобус все не шел, а время улетало. Потом попробуй втиснуться в очередь, если время на талоне просрочено. Заветная «тройка» неуклюже подрулила к бордюру, салон в этот час был полупустой, и Ирочка, уютно притулившись на сиденье, уткнулась в телефон.

                                                                                       Всего один день      

            Однажды вечером Анке на глаза попались строки Достоевского. «Почему у нас все лгут? Все до единого?». Мда… Заинтересовалась. Дочитала. А че, прав ведь классик! Все врут. Как там у него сказано? Чтобы понравится собеседнику, чтобы жизнь приукрасить, чтобы правды не говорить… Анка задумалась. Повспоминала, перебирая последние встречи с подругами, разговоры с начальством, сказки, которые она читала сыну перед сном, и уверилась окончательно. Так и есть! Надо же. Она даже не задумывалась об этом раньше, и всегда считала, что не врала, а фантазировала. А сейчас до нее дошло. Так это же тоже вранье! Вот вчера, например, звонила Ксюха, подружка, интересовалась, мол, как дела на личном фронте. А какой тут личный фронт? Один партизан тыловой, время от времени набеги на деревню устраивает. А как она ей об этом скажет? Чтобы жалела или сочувствовала? Нет уж. Анку жалеть не надо. У нее все хорошо. Хоть один партизан, хоть редко, но имеется в наличии. А подробности никому знать необязательно. Но ведь тоже же вранье получается. Или еще пример такой. В школу пошла на родительское собрание на днях. Ну, классная говорит, мол, у кого в каникулы папы могут подойти стулья да парты подкрутить. А сама так хитренько на Анку смотрит. Догадывается же, что их папа по причине его отсутствия, не сможет подойти. Вот Анке бы взгляд опустить да промолчать бы. Так нет же! Анка так бодренько в глаза учительнице тоже смотрит. Конечно, наш папа тоже подойдет. Осталось только найти того, кто вместо папы придет отверткой крутить… И вот  что здесь стыдного-то?! Ну, у половины класса мамы без пап воспитывают детей. А Анка скрывала, изворачивалась всяко. И к чему спрашивается?...

                                                                            Пиковая бабушка

Маша была обычной женщиной. Как принято говорить, среднестатистической.  Работа, как у всех. Семья, как у всех. Внешность тоже, как у всех. В общем, ничего экстраординарного или хоть сколько-то выдающегося. И в школе тоже входила в ряды крепких середнячков. Она так уже привыкла к своему статусу среднего человека, что даже ощущала какую-то гордость за себя. Попробуйте сами. Почти сорок лет не оторваться от той планки, что наметила тебе судьба. Ровно и четко, как в аптеке. Но была у Маши одна особенность, в которой она не признавалась даже самой себе. Маша любила ходить на похороны. Точнее сказать, не то что любила, а не чувствовала той тягостной грусти и нестерпимой боли, когда уходил кто-то близкий. Как будто провожала в дальний путь, без надежды на встречу в будущем. Но все-таки в путь. А не в безвременье и бездорожье… Маша росла атеисткой. Да в те годы по-другому и быть не могло. Сначала в октябрята, потом задорные пионеры со сбором металлолома и мелкой канцелярии для детей Кампучии. Дальше – комсомольские бурные годы, с собраниями, с порицаниями двоечников и хулиганов, с думами о будущем коммунизме. О душе тогда не принято было говорить, да и о загробном мире тоже. Не задумывались даже об этом. Вера, религия, бог, Христос – понятия из другой жизни. Буржуазной. Правда, бабушка редко, но буржуйствовала. На Пасху куличи пекла, и тайком от сыновей-коммунистов в ночи ездила на такси освящать. Это Маша потом поняла, куда она исчезала по ночам. Ну и на 19 января банки с водой на балкон выносила на тридцать минут. Тоже тогда для Маши непонятные манипуляции.

                                                                                                 Ошибка  

            Не люблю я пятницу. Потому что завтра не на работу. И весь день себя занять нечем будет. А следом воскресенье бездельное. Это еще хуже. Нет, можно, конечно, девчонок позвать, посидеть, поболтать, на жизнь свою пожалиться после пары бутылок вина. Ну, поплакать, в конце концов, ближе к ночи, жалея себя и пытаясь вызвать жалость подруг. Но – не вариант. Не жалели. Недоверчиво смотрели на мое заплаканное лицо и жизнерадостно твердили, что все будет хорошо. В принципе, правы. За что меня жалеть-то? Квартира есть. Причем не в ипотеке. Работа есть. Хорошая работа, денежная. В отпуск два раза в год мотаюсь. А если поднапрячься, могу и в Милан на распродажу слетать. Там вообще за копейки стильные вещицы взять можно. По идее, все есть. Даже кот есть импортной шотландской породы. Любви только не было. Вы не смейтесь! Я знаю, что любовь придумали поэты и художники, что это всего лишь химия, которая через пару лет перерастает в привычку и бла-бла-бла. Ну и пусть ее нет в абсолюте. Ну, хоть два годка-то она есть же. И даже ребеночка родить можно за это время. А мне больше и не надо. Говорят, гормоны там какие-то перестают потом вырабатываться, и любовь перестает вырабатываться вместе с этими гормонами. Короче, сложно все. А счастья бабского все равно хотелось Но все как-то не срасталось. Видать, карма у меня такая…А девчонки, наверно, завидуют по-своему. Семья, дети, мужья – неадекваты. Особенно в подпитии. Иногда думаю, куда они глазьями-то своими смотрели, когда замуж шли и деток рожали. Любовь, говорят. Вот и думай, что лучше. Одной и без любви, или семейной, с любовью, но как у Достоевского – заездили клячу. Сложно все. И непонятно.

                                                                                                         Сапоги

            Они мне даже снились. Мом новые сапоги. Во сне я приходила в них на работу, и все в учительской ахали. Кто с завистью, кто искренне восхищенно. А я, горделиво вытягивая по-петушиному ноги, обтянутые бежевой, пахнущей достатком и денежной свободой кожей, вышагивала между столами с видом выигравшего в лотерею. И так мне во сне было радостно, что первые минуты после пробуждения меня не покидало состояние абсолютного счастья. Вот бывает же так. Проснешься утром и сам не понимаешь, почему так светло и весело на душе. Это потом уже реальность накрывает, когда напяливаешь свои традиционные уже на протяжении нескольких лет, начищенные мужем с вечера, знакомые каждой трещинкой кожзаменители. Сладкая мечта улетала, нанюхавшись запаха армейского гуталина, а я плелась на работу, ругая Ельцина,  правительство, а заодно и местные власти, решивших, что скатерть-самобранка – обычный предмет обихода  рядовых бюджетников. Зарплаты задерживали со страшной пролетарской силой, иногда выплачивали аванс, который со слезами приходилось героически растягивать на несколько недель. Чтобы хоть макароны и тушенку купить. Хорошо, Павлик на всем казенном был. В части ел, получал одежду, и зимнюю, и летнюю. Все-таки комбат. Офицерскому составу иногда тоже что-то выплачивали, так, сущие копейки. Но хоть это. Понятно же. Страна сейчас не жирует. Всем плохо. Просто потерпеть немного надо. Я-то все это понимала. И Павлик мне вечерами политинформацию проводил, как своим молодым бойцам в части. Понимала я. Но новые сапоги хотела отчаянно. А Васеньке куртку надо. Растет быстро. Из старой уже трогательно торчали длинные, худые запястья. В принципе, можно выпустить ткань из манжеты, если уж совсем никак.

                                                                                                           3

            Несколько дней они готовились к побегу. Незаметно откладывали хлебные корочки, по одному яичку, по картофелине. Прятали под матрац, чтобы Ганка не обнаружила. Тетя Яня была в курсе. Левчик проболтался случайно. Сначала завыла по привычке, потом оттерла слезы, сползала в подполье и принесла  добрый шмат сала, завернутый в тряпицу. Молча сунула Владику сверток, прижала к себе их головешки, одну черную кудрявую, другую русую, стриженную. И стыдно Яне было, и больно. Но сделать уже ничего не могла. Официально за Ганкой  дети числились. Дворы их были  рядышком, и тетка Яня видела все, что происходило у соседей. А частенько и слышала. Сердце за сироток болело, и ругала она себя страшными словами, что смалодушничала, когда Лиза умерла. А ничего уже не вернешь… Пробовала, было, отца их найти. Да куда там. Списки немцы свои составили, всех переписали да в сейфы бумажки попрятали. И никто ничего не знал. Люди, как ветки в талой речке по весне, перемешались. Кого в Германию угнали, кого в ров на окраине…

                                                                                                                     2

            Левчик проснулся рано. Яркое солнце заливало комнату. О стекло беспокойно билась муха. Опять эта муха! Левчик потянулся. И вдруг вспомнил. Мама! Она же уснула вчера. А где она спит-то теперь? Он проворно соскользнул с кровати и пошлепал на кухню. Пахло дранниками. Тетка Ганка, совсем освоившись, громыхала посудой, одной рукой подливая масла в сковороду, другой помешивала жидкое месиво из картошки с мукой.  Живот у Левчика свело от голода, и он вприпрыжку подскочил к столу, намереваясь схватить горячую, румяную, с коричневыми краями картофельную оладушку. Звонкий шлепок по руке. Ганка, возмущенная, с мокрой столовой тряпкой в руке загородила своей тушей чугунок с дранниками.

                                                                                                                                                                         Моему отцу посвящается....

             Левчику всего четыре. Он самый младший. Черноволосый, кудрявый, со смышлеными карими глазами, ласковый, как теленок, он был любим всеми соседями. И Левчик  не понимал сейчас, почему его никто не гладит даже мимоходом по вихрастой головешке, никто не сунет леденец, а главное, никто не объяснит, где же мамка, когда она придет из театра. Он поглядывал исподлобья на хмурые лица  Игоря и Владика, куксился, капризничал и размазывал слезы смуглым кулачком, опасаясь зареветь в голос. Игорь, старший из братьев, мог и подзатыльник отвесить. Левчик решил, что когда мамка вернется, он все обстоятельно расскажет, забравшись перед сном к ней под одеяло. Как Владька не пускал  в ее комнату, как Игорь заставлял есть жидкую, водянистую кашу, как тетя Яня, нещадно намыливая его волосенки вонючим мылом, скребла сильными скрюченными пальцами по коже. Левчик перечислял в уме все грехи взрослых, стараясь ничего не упустить, и тоскливо смотрел в окно, боясь прокараулить мать. А ее все не было. Уже несколько дней.

                                                                                                       В автобусе

            Еду в автобусе на работу. Глаза закрываются сами собой. Приятная дремота. В голове мелькают обрывки каких-то мыслей, идеи, как представить новый проект, как получить на него деньги, что сказать руководству. Автобус мерно покачивает. Тепло и уютно. Эти полчаса мои. Пока колеса не остановятся на нужной остановке. А мысли перетекают в другое русло. Все-таки зря Ленка купила это платье. Что-то как-то зеленый старит ее, что ли…

                                                                                            Пшеничное поле     

            Они познакомились случайно. На совершенно неинтересной, официальной вечеринке в честь пятилетия их компании. Нудные тосты, неискренние улыбки, море спиртного, а из закуски только тарталетки и фрукты, с претензией на запад. Борис откровенно скучал, потягивая  шампанское и неспешно обводя зал глазами. За пять лет он узнал всех своих коллег, с некоторыми даже переспал, и поэтому ничего приятного и неожиданного от сегодняшнего вечера не ждал. Он водил взглядом по присутствующим, и вдруг за что-то зацепился. Точнее сказать, за кого-то. «Кто такая? Почему не знаю?» В конце зала, облокотившись спиной об подоконник, стояла девушка, держа бокал с каким-то напитком и рассеянно глядя  поверх голов. В глазах неприкрытая скука и желание побыстрее попасть домой. Борис заинтересовался. Миленькая. Личико светлое, открытое. Фигурка точеная, стройные коленки чуть-чуть, лукаво, но так соблазнительно, выглядывали из-под подола платья. Но что его больше всего поразило – так это коса. Золотистая, тяжелая коса почти до талии. «Так сейчас не носят молоденькие девушки. Раритет какой-то». Полный самого здорового интереса Борис решительно двинулся сквозь толпу, сплоченную в танце Стасом Михайловым.

                                                                                                  Дорога

            Я как-то в последнее время странно стал себя чувствовать. Словно ничего не хочется. Вот лечь бы, уснуть и никогда не просыпаться больше. Как будто предел какой-то наступил. Вот раааз – и перекрыл кто-то мне кислород жизни. Футбол смотреть не хотелось, в баню с мужиками – тоже, дача раздражала до желваков на скулах, хотя раньше и любил повозиться в сарайчике, на озере с удочкой посидеть, к соседу на огонек заглянуть. Вот в одночасье все опротивело! Катя, жена, смеялась надо мной, говорила, мол, кризис среднего возраста, это надо пережить, все наладится, бла-бла-бла. Но мне-то не легче от этого диагноза. Пробовал с ней поговорить по душам, но Катерина у меня дама занятая, в вечных рабочих заботах, салонах, подружках, фитнесах. Готовить-то не успевала, не то что поговорить. Отмахнулась. «Илюш, возьми отпуск на недельку, съезди куда-нибудь». Интересная такая! А че я без нее-то поеду?! Уж двадцать лет вместе, как ниточка с иголочкой. Доча, Танька, в Питер поступила, и остались мы с Катей вдвоем. Жена-то, вроде, смирилась, а я места себе не находил. Сначала названивал в день по несколько раз, Танька уже возмущаться начала потом. А я же волнуюсь. Хоть и отец, и мне, вроде как не полагается так переживать. Но что я поделаю? Характер такой – переживательный. И вот потом этот пофигизм и накрыл меня. Знаете, так бывает, когда чего-то хочется, а чего – не вышепчишь. Потому что не знаешь. Да и Катерина редко дома бывала. Иногда только перед сном и успевали словом перекинуться. Про секс я вообще молчу. Смеяться будете. Но жили мы с женой последнее время, как братец Иванушка и сестрица Аленушка. То ли кровать слишком широкая, то ли за день так уставали, что позу-то во сне не меняли – как упали, так и уснули. Поэтому даже ночью мы были такими далекими, что иногда казалось – в разных комнатах находимся, не то, что в одной постели.

                                                                          С любовью. Жена.

            Вот я иногда думаю, а как бы сложилась моя жизнь, если бы я не заплатила тогда, двадцать пять лет назад, абонентскую плату за телефон, как платили миллионы жителей Советского Союза? Была бы я так же счастлива, как сейчас, тихо и мирно старея рядом с мужем, самым моим дорогим и любимым человеком на свете? Ну, после сына, конечно. И каким был бы мой другой сын, а, может, родилась бы дочка. Хотя я не представляю, как воспитывать девочек, но научилась бы, наверно. Я расскажу вам историю, каких вы знаете сотни тысяч. Обычная история настоящей Любви, которую мы так усердно, а иногда и безуспешно, ищем. Находим, теряем. И лишь немногим удается переступить через гордость и глупость, и стать нужными и необходимыми друг другу, как воздух, людьми…