Встретив этого молодого человека в 1740 году в районе Залога в Якутске, мы б невольно залюбовались им:  высокий, порывистый, веселый!

Отчего ж он у меня в серии «невезучих»? Не потому, что умер в 37. Не потому, что попал на зимовку с Берингом, ставшую для самого командора и многих из команды, последней. Не потому, что не нашел своего места в жизни. Как раз Георг Стеллер отличался отменным здоровьем и легко переносил тяготы. Успел влюбиться и жениться, и написать труды, какие иной и за десятки лет не выдаст…. В экспедицию Камчатскую сам напросился.

Что для ученого невезение? Наверно, отсутствие признания в научном мире – несмотря на гигантские заслуги и достижения, Стеллер не увидел ни одной своей строки исследований и описаний напечатанной. Не дожил до учеников. Не снискал титулов и почета…

Опущу всю биографию немца до 1734 года, когда 25-летний Георг приехал в Россию (уже был университет с теологическим факультетом, преподавание у детей, экзамены по ботанике и несбывшееся место профессора).

Здесь он становится ни много ни мало лечащим врачом архиепископа Феофана Прокоповича! Но что-то толкает его и дальше на восток -  прослышав о  Второй Камчатской экспедиции, Георг всякими правдами и неправдами рвется туда. В начале 1737 года его принимают на службу адьюнктом натуральной истории при академическом отряде Камчатской экспедиции, которым руководили тоже немцы Гмелин и Миллер.

Первый из них напишет позже: «Он вовсе не был обременен платьем, у него был один сосуд для питья. Он стряпал все сам: суп, зелень и говядина клались разом в один и тот же горшок и таким образом варились… Ни парика, ни пудры он не употреблял, и всякий сапог и башмак были ему впору. Ему было нипочем проголодать целый день без еды и питья, когда он мог совершить что-нибудь на пользу науки".

В нашем Музее академической науки на Петровского вы увидите этот портрет Гмелина  - патрона Стеллера, а вот самого Стеллера не найдете. Во-первых, прижизненного портрета не сохранилось, а гугл даже выдает совсем другое лицо в костюме другого века, кем-то опрометчиво выданное за Стеллера.

Во-вторых, Стеллер, видимо, остался в тени ровесников своих Гмелина и Миллера, не рвавшихся в рискованные экспедиции, а посылавших в них того же Стеллера или Крашенниникова …

В 1739 году Георг приехал к этим академикам (своим ровесникам, кстати) в Енисейск и буквально дорвался до работы, исследуя белые пятна Сибири. Стеллер всюду находил как следопыт таланты: «Они прибыли сюда из Архангельской провинции и городов Устюг, Вологда, Ярославль и Рязань, занимаются промыслами. Они изготавливают даже математические инструменты — квадранты, астролябии, циркули, — и так умело, что скорее можно было бы предположить, что они сделаны в Англии, нежели в Сибири русскими... Туда же следует добавить портных, не уступающих в своем ремесле петербургским собратьям, сапожников, золотых дел мастеров, скульпторов, которые вырезают и расписывают прекраснейшие французские украшения на зданиях... Промышленные очень трудолюбивы, высоко ценят себя и свои умения. Они содержат, снабжают и охраняют Иркутск, поскольку являются рыбаками, крестьянами, ремесленниками, а по первому знаку становятся хорошими солдатами».

Стеллер отправил научный груз из Иркутска и засобирался на Камчатку. «Незнаемые земли, — писал он, — двояким образом сыскиваются, из которых первое — любопытство, второе — польза». Академики, уже сменив восторги от его увлеченности и неприхотливости на гневное неприятие отсутствия субординации, запретили Стеллеру поездку туда. Но он через их головы вышел на зама Беринга и – вуаля! –уже знакомится с самим командором, добравшись в 1740 через Якутск в Охотск:  «Ныне обретаетца здесь, присланный из Санкт-Питербурха адъюнкт истории натуральной Штеллер, который писменно объявил, что он в пробовании металов и минералов надлежащее искусство имеет, чего ради капитан командор со экспедицкими офицерами определили его, Штеллера, взять с собою в вояж».

Вот так Стеллер и отправился на поиски Америки. Он настойчиво указывал в плавании Берингу на водоросли с севера и стаи,  летящие к земле, очевидно – на север. Когда Беринг проплутал несколько недель и обнаружил аляскинский остров Кадьяк, их поджимало время, и командор приказал только набрать воды матросам и возвращаться.

Стеллер устроил скандал, потребовал отпустить его на землю: «Сначала меня старались запугать рассказами о страшных убийствах, я на это ответил, что никогда не был бабой и опасностей не боюсь. Съезжая с корабля, я еще раз показал командиру, хорошо ли я умею ругаться и сердиться, ибо он велел, дабы заглушить мои слова, трубить трубачам мне вслед». За шесть часов на острове  Стеллер собрал только одних растений 160 образцов, не считая других экспонатов!

 «Мы плыли, с Божьей помощью, куда нас гнало разгневанное небо, — пишет Стеллер. —Молились горячо и много; но проклятия, накопившиеся за десять лет пребывания в Сибири, лишали нас возможности быть услышанными». В конце концов, потеряв часть команды, Беринг высадился на остров, названный позднее его именем. За зиму погибло еще тридцать человек.  "Покойников, которых не успели еще предать земле, обгладывали песцы; не боялись они подходить и по-собачьи обнюхивать беспомощных больных, лежавших на берегу без всякой защиты. Иной больной кричит от холода, другой жалуется на голод и жажду. Цинга многим так страшно изуродовала рот, что от сильной боли они не могли есть — почти черные, как губка, распухшие десны переросли и покрыли зубы".

 ( как вы понимаете, Стеллер тут травки собирает)

За Стеллера свечку могли поставить практически все выжившие: Георг заваривал все известные ему травы от цинги. «С приближением весны у нас появилось много съедобных и вкусных растений и кореньев; употребление их давало разнообразие и лекарство нашим истощенным телам: клубни камчатской лилии-сараны, корни дикого сельдерея, листья медуницы, побеги кипрея, корни горца. Вместо черного чая мы приготовляли настой из листьев брусники, а вместо зеленого чая — из листьев грушанки, а позднее — вероники. Для салата мы использовали ложечную траву, веронику и сердечник». Выжившим повезло, что с ними оказался именно Стеллер.  "Мы увидели,  что чин, ученость и другие заслуги здесь не дают никакого преимущества и вовсе не помогают находить средства к жизни…"

Кроме забот о больных, Георг еще и собирал коллекции, открыл новые виды животных и птиц, сохранил в записях 218 найденных видов.  «Мне мешали холод, дождь, снег и часто беспокоили звери; у меня не было нужных инструментов, и притом я не надеялся, чтобы когда-нибудь моя работа сделалась известной и принесла кому-нибудь пользу». Тогда же он подробно описал внешность погубленной неумеренной охотой безобиднейшей и вкуснейшей морской коровы, которая так и называется теперь - стеллерова.

И вот в свои 32 года Георг возвращается в Петропавловск. Спешит ли он к жене в Москву? Ветреная Бригитта затребовала на свои удовольствия почти все жалование Стеллера, предпочитая дожидаться его в Москве – а не как жены офицеров - в Якутске. Стеллер еще два года колесит по Камчатке, защищает местное население, открывает школу и преподает, пишет –пишет. «При этом его нисколько не огорчали лишения в жизни; всегда он был в хорошем расположении, и чем более было вокруг него кутерьмы, тем веселее становился он…»

Он как может охраняет ительменов, и в злую минуту пересекается с неким корыстолюбивым мичманом (тот еще сыграет свою роль черной шестеренки колеса судьбы) .

В августе 1744 года Стеллер через Якутск ( зимует у нас ) наконец едет в Петербург. В дороге на столицу его задерживают и отправляют назад в тюрьму Иркутска - догоняет решение по кляузам мичмана. Позже приходит решение отпустить, но Стеллер вдруг теряет свой стержень и волю к жизни. Уже по дороге из Тобольска в Тюмень он простывает, жалуется ( господи, Стеллер жалуется!), что карьера не удалась, жить не хочется, и пьет. В Тюмени два земляка –доктора лечат его, но...  Стеллер «не чает живым быть»  и пишет: « моя последняя воля - по смерти моей все мои пожитки отдать жене и дочери моей". Выдержав испытания, походы, Стеллер вот так обидно сгорает «от водки и от простуд»...

И снова ему не везет. На православное кладбище не пускают, хоронят протестанта просто на берегу - но в дорогом саване. А утром находят голое тело выкопанным у могилы. Теперь тело защищают массивным камнем – но через несколько десятков лет могилу смоет, и станет Стеллер сибирской рекой Тарой…

 Сбылось ли то, чего боялся Стеллер – и его труды оказались никчемными? Скажем так, на сто пятьдесят лет забытыми в России. “Описание Земли Камчатки”, “Топографическое и физическое описание острова Беринга”, “Дневники морского путешествия ” печатались на немецком языке.

Только в 1937 -39 году был  сделан перевод на русский первой рукописи, но вышел он спустя 60 лет, уже в этом столетии!

Я внесла имя Стеллера на памятник «Здесь был!..» И если когда-нибудь изобретут машину времени и я увижу в 1740 году в Залоге веселого блондина без парика  - угощу его чаркой, пожалуй).